Александр Гикало: «Тихорецку и газете — с благодарностью...»

Самый крупный жемчуг был когда-то песчинкой, попавшей в раковину моллюска. Сегодня Александр Гикало — крупная жемчужина кубанской журналистики.

Судите сами: заместитель главного редактора краевой газеты «Вольная Кубань», заслуженный журналист Кубани,«Золотое перо Кубани», лауреат Всекубанского читательского референдума «Человек года», награжден медалью «За выдающийся вклад в развитие Кубани третьей степени».

А первые шаги в журналистике он сделал в скромной тихорецкой районке. И сегодня рассказывает об этом ее читателям.

Опечаленные очередным бесполезным походом в гороно, мы с женой шли по главной улице Тихорецка. «Учительских мест ни в городе, ни в районе нет», — сказали нам. Я приехал сюда, проучительствовав год в Чечне, моя Люся только окончила университет. Оба — без места, а вместе — без средств и с ребенком на руках.

И тут не иначе как Господь вложил в мои уста эту фразу.

— А где тут у вас редакция? — спросил я у Люси, тихоречанки в отличие от меня.

— Рядом, на Красноармейской…

Рассказала, как найти, а сама побежала домой — пора было кормить годовалого Стаса, который был под присмотром прабабушки. Я же пошел в редакцию. Полуподвальное помещение «Ленинского пути» нашел быстро. Немного помявшись, заглянул в приемную, спросил, здесь ли редактор, подсмотрел на табличке имя-отчество и открыл дверь.

Сергей Николаевич Кучер — Царствие ему Небесное — мужчина был видный: всегда при костюме-галстуке, отглаженный, в сияющей белизной сорочке. Оторвал взгляд от полосы:

— Заходите, садитесь, с чем пожаловали?

— Да вот, — начал я, — приехал из Чечни, где работал после университета, учительского места в городе нет. Нет ли у вас хоть чего-нибудь для меня, хоть корректором?

— А вы в газету когда-нибудь писали?

— Да нет, не приходилось…

— А письма девчатам?

— Ну этого с избытком…

Редактор задумался. Но ненадолго:

— Есть у нас вакансия литработника в промышленном отделе. Но я даже не знаю, как без опыта…

И тут уже не Господь, а я сам, по своей молодеческой наглости и самонадеянности, выдаю фразу:

— Ну я все-таки филфак университета окончил, не абы что…

— Ну ладно, раз так, — сказал Сергей Николаевич, — напишите автобиографию и приходите часов в шесть ко мне.

Что это значило, я еще не знал, но летел к своим как на крыльях. Рассказал. Поудивлялись, но пришли к выводу, что неспроста редактор попросил что-то написать, видно, хочет посмотреть, что я знаю про «жи» и «ши». Уж как я старался — и чтобы грамотно, и чтобы слова уместно расставить, и чтобы запятые на месте были.

Вечером, как и было указано, явился. Сергей Николаевич прочитал и спросил:

— Вы когда сможете выйти на работу?

— Да хоть завтра.

— Вот завтра и выходите.

Вот здесь была бы очень уместной фраза: «На следующий день в восемь утра я стал журналистом…». Может, и даже скорее всего, я тогда так и думал, но сейчас-то понимаю, что любой принятый на работу в редакцию — хоть я в пору моей молодости, хоть кто-то из тысяч и тысяч других — журналистом в истинном понимании этого явления не становится. Годы должны пройти, десятилетия, чтобы ты мог причислить себя к этому сообществу…

…На следующий день я вышел «на работу». В кавычки беру не случайно — какой из меня работник в первый-то день? Но! Но заведующая отделом Тамара Трубицына, в чье подчинение я попал, спросила: «Ты всерьез или так, перекантоваться? Если всерьез, то я тебя буду учить, если так, то пусть оно идет как идет». Мой утвердительный ответ обернулся в мою же пользу.

Газета наша была объединенной, четырехразовой, для города и района, но по сути той же районкой. А в районке как? Думать, конечно, надо, но не долго. Утром побежал на завод, на стройку, к полудню должен выдать материал — народу мало, а в полосе дырка. Потом поработать на первую, что-то придумать в запас, с кем-то договориться о завтрашней встрече. И так каждый день.

Тамара меня гоняла: «Не сиди, иди и смотри, говори с людьми, вникай в тонкости, обращай внимание на мелочи, которые людей волнуют…». И я дотошно расспрашивал на месте, как из опоки в литейке завода имени Воровского вылущивают литье, до какого этажа достает на стройке рукав растворного насоса, приставал к бригадиру штукатуров с вопросом, почему именно эту профессию она выбрала, вместе с рабочими «Красного молота» смотрел выступление в рабочий полдень артистов «Кабачка»…

Мне это было интересно. Вот-вот, сам и наскочил на одно из слагаемых профессии журналиста: никогда не будет твое газетное творение наполнено смыслом, если будешь смотреть на событие или явление жизни свысока, выступать этаким беспристрастным судией, если не станешь вровень с героями, если без интереса будешь взирать на человека и его дело. Так что урок Тамары Трубицыной, к которой судьба отнеслась не так уж и благосклонно и которую я годика через два обогнал по должности, остался со мной на всю жизнь.

Ответственным секретарем редакции работал Иван Иванович Федоренко. Человек удивительный. Его личность и судьба — тоже к вопросу о журналистах и журналистике. Честно говоря, завидую окончившим журфак. Хотя прекрасно понимаю, что не он все-таки учит ремеслу. Вот Иван Иванович — дальневосточник, но говорил с ярко выраженным украинским акцентом, имел только десятилетку в «академическом» портфеле. При этом удивительно тонко чувствовал язык. Как мне кажется сейчас, он на вкус воспринимал стилистику, точное слово, мудрую вязь нашего родного русского.

Была у него забава: выправит неудачный материал так, что черно от пасты, покажет тебе и вешает этот шматок бумаги на им же и сооруженную «черную доску». На часок: смотри, мол, на свое творение.

Но бывало и другое: заходит в кабинет и держит твой оригинал в руках: «Саша, ну ты так написал, так написал, что я ни одного слова не вставил и не вычеркнул». А у самого слеза в глазу. Так трогательно относился к слову.

И позже, когда я сменил его на посту ответсекретаря, да и вообще, когда брался за материал, помнил и помню и этот урок: нет журналиста без внутреннего ощущения слова, а если хотите, то без ответственности за каждое, вплетенное в фразу. Твое слово — это ты сам: насколько оно точное, выверенное, значимое, настолько и можешь считать или не считать себя журналистом и просто профессионалом-газетчиком.

Все это осталось на всю мою длиннющую, до сего часа, журналистскую биографию. Но понимание себя в профессии, ощущение не просто причастности ко всему, что вокруг тебя происходит, более того, ответственности было заложено в тихорецком «Ленинском пути». И если бы этот путь был не «ленинским», а каким-то другим, и если бы он был не тихорецким, а даже выселковским, случилось бы то же самое, если бы рядом со мной были те же люди.

О каждом, кто работал со мной с 1973 по 1984 год в тихорецкой редакции, можно писать роман. Настолько своеобразен и неповторим был каждый и по судьбе, и по профессии.

Вот я сейчас начну называть имена с уверенностью, что старожилы города и района их помнят. Одно не могу решить: с кого начать. Сергея Николаевича Кучера и Ивана Ивановича Федоренко я назвал, Царствие им Небесное. Но давайте вспомним и других ко времени моей работы уже ветеранов.

Николай Григорьевич Кокоткин. Как он пришел в журналистику, никак не обозначено в памяти (самому уже 67) — не спросил, не узнал. А зря. Фронтовик с орденом «Славы», на пузе, как он сам говорил, проползший до Берлина, Николай Григорьевич был в газете завсельхозотделом. Он, мне кажется, знал всех селян Тихорецкого района, все поля и фермы, их заведующих и доярок со скотниками.

Чтобы написать материал, ему, казалось, вообще из редакции можно было не выезжать, позвонил, поговорил десять минут — и можно излагать. Но он ехал, как тогда говорили, в колхоз, встречался с людьми, добывал материал там, в поле, на ферме, сельской стройке. По-разному, конечно, можно было оценивать его творения, но то, что все в них было правильно, все выверено и продумано — в этом не было никаких сомнений. Общение и работа с ним бок о бок не прошли даром и для меня. Знать то, о чем ты собираешься говорить в газете, — часть профессии.

Георгия Артемьевича Самсонова, заведующего отделом писем, считали по крайней мере, необычным человеком. Да и как ему вписаться в стандарт, если в его жизни такое было, что не приведи Господи. В юные годы попал на территории Белоруссии под оккупацию, потом в немецкий концлагерь. Поменял их несколько, но остался непостижимым образом жив.

После войны за немецкий лагерь посадили в сталинский, который оказался вдвое длиннее фашистского. И вот представьте себе: нашел силы закончить библиотечный институт, устроиться на газетную работу.

Сами понимаете, должностных высот ему было в те времена не достичь, несмотря на удивительную образованность, знание немецкого, польского, английского, удивительную начитанность и знание литературы, высочайшую грамотность и языковую требовательность. Время было такое, что бывшие политические сидельцы, кто бы им ни выписал срок, были непроходными по служебной лестнице. И Георгий Артемьевич тихо, спокойно тянул свою должность «завписьмами».

Но, как я намного позже узнал, писал он и свое. Уже работая в «Вольной Кубани» ему, уже совсем старенькому, помог я напечатать в «Литературной Кубани» несколько рассказов — это была настоящая литература!

А время нашей совместной работы в «Ленинском пути» для меня не прошло даром: в откровенных беседах, на которые шел с трудом в силу замкнутости и лагерного опыта, говорил мне Самсонов: «Саша, подвергай все сомнению, не верь на слово, думай». Вот и думаю до сих пор, спасибо вам, Георгий Артемьевич, если вы меня там слышите.

Сказать, что Валерий Михайлович Ткаченко был талантлив, значит, ничего не сказать. Он был уникален. Валера — яркий образец случайной закономерности в нашей профессии. Закончил тихорецкий ж.д. техникум, был и «рефом» (что это за работа, знают в Тихорецке все), но привела дорога в редакцию.

Как я, уже работая ответсеком, любил читать его материалы. Грамматика жуткая, падежи далеко не все попадают в стилистический лад. Но образы, чутье картины мира, сам он в материале — неподражаемы. Легок, понятлив. Ошибки, Бог с ними, можно и исправить, а вот все остальное — это дар.

«Валера, что ты сделал, я же просил тебя из «Колоса» репортаж сделать, а ты интервью», — это я ему. «Репортаж? Так я сейчас», — и убегал. Через полчаса приносит другой текст, о том же, из того же «Колоса», с теми же героями и событиями, но уже репортаж. А так как в районке — «с утра поехал, в обед вернулся и сделал в номер» — закон, потому что ставить больше нечего, то такому работнику прощались все грехи.

И сколько бы ни попадал Валера в истории, о которых можно писать легенды, скажем, на мотоцикле с коляской «Иж» под поезд на переезде, он отделывался промывкой мозгов в кабинете Кучера, в худшем случае — на партсобрании.

Что тут скажешь, Валерию Луцкову и Инне Пшеничной я поначалу просто по-хорошему завидовал. Меня еще Тамара Трубицына натаскивала, как молодого щенка, а они уже публиковали в нашей газете очерки. Зубры, самые опытные по тому времени в тихорецкой газете. Валера — из Новорождественской, Пшеничная — светская дама по тихорецким масштабам. Но одинаково добрые мои друзья и приятные коллеги.

Да и вообще, то было счастливое время, может, это редакция была такая, может, благодаря редактору, но не было в редакции ни зависти, ни злости, ни коалиций и группировок. Знаете, могли порадоваться твоему успеху, как своему.

Когда пришло мое время уезжать на новую работу, все как бы искренне и с болью отрывали меня от себя, провожая, чуть платочком не махали. А я увозил с собой как надежды новой жизни, так и печаль по доброму времени и чудесным людям.

Как не вспомнить Владимира Шамро, который пришел на редакторство из горкома и с которым мы работали (я — замом) весь мой заключительный тихорецкий год, газетчиков Федора Зилотина, Федора Ершова, Таисию Зыбину, нашего бухгалтера, как забыть Олю Черкову из приемной, нашего водителя Василия Ивановича Ткаченко, фотокора Вадима Мандражия, милую труженицу-корректора Ирину Анастасьевну Кужарову.

А сколько людей, живущих в Тихорецке и оставивших след в моей душе, — так и не счесть.

И вот здесь хороши были бы лирические строки, подобные тем, что венчают «Поднятую целину» Шолохова. Да не по Сеньке шапка.

Поэтому скажу просто: когда меня старые знакомые называют тихоречанином, я не возражаю, наоборот — горжусь. Главная газета города-района и до меня, и при мне, и, надеюсь, потом будет — это марка, печать, символ. Как, собственно, и Тихорецк.

Искренне ваш Александр ГИКАЛО.